То была мягкая ночь: совсем недавно прошел сильный ливень, принесший с собой разрядку после двух дней непереносимой даже для самого стойкого организма духоты. Ближе к часу ночи лужи начали высыхать, развозимые туда и сюда шинами автомобилей, да ботинками спешащих куда-то прохожих.
На дворе вторая половина двадцатого века - эпоха, когда в моду возвращаются старомодные прически, круглые формы ногтей, мясо вместо костей на теле женщины, а так же Астон Мартины прямиком из сороковых годов. Эпоха понимания того, что старые порядки еще могут сослужить новому обществу свою службу. Когда люди приходят к выводу, что при диктатуре и тоталитаризме им все-таки жить проще. Антиутопия, депрессия, декаданс низов. Полный восторг, яркий свет и классические залы в классических дворцах у верхов. Это будет славная эпоха. Мир восстанет после войн, расцветет и обновится. Воспылает новой страстью, будет греть грудь... Будет жечь, сжигать.
Потрясающая ночь. Потрясающая для всех, кроме томящейся в душном зале женщины. Ей приходится весь вечер натянуто, но не искусственно улыбаться всем пришедшим на устроенный каким-то другом ее мужа благотворительный вечер. Скука смертная: разговоры о политике, сетование на судьбы тех, кто только вернулся из Кореи, пытаясь урегулировать конфликт. Стенания о забытых солдатах, имена которых никому из присутствовавших интересны не будут никогда. Малефисента поставила недопитый - просто не лезло в горло - бокал шампанского и обошла топу, находя мужа и сообщая ему, что терпеть это издевательство она более не намерена. Стефан хочет вызвать водителя, чтобы отвез ее до дома, но женщина поднимает руку, чтобы отказаться. Прогуляется. Сердечно прощается с хозяйкой и покидает дом, надев монто и натянув полы шляпы на глаза. Скрывается от остальных, но видит все вокруг.
Впереди слышен шум, веселый гомон компании, идущей навстречу. Малефисента чуть поднимает голову, чтобы разглядеть стоящих под фонарем....солдат. Должно быть, только что вернулись с войны и теперь празднуют то, что остались в живых. Вот, где праздник жизни. Вот, где искренняя радость, где слава, блеск и почет - среди этих двенадцати мужчин, молодых парней и одного бывалого бойца, что видимо был им всем капитаном. Сквозь неплотные полы шляпы женщина рассматривает их и останавливается взглядом на одном - высоком, черноволосом, с покрытым шрамами лицом - наверное, рядом с ним разорвалась мина. "Прекрасен...", хищная внешность, черные глаза - настоящий ворон, только не хватает пары крыльев. Малефисента смотрела на него, пока солдат не пропал из поля зрения. Не обращала внимания на веселые выкрики остальных, игнорировала взгляд командира. На душе осталось чувство - словно они были знакомы раньше, в другом мире, при других обстоятельствах.
"Белые цветы...", подсказал внутренний голос, "Он найдет тебя тогда, когда ты купишь букет белых цветов..."
По истине ведьмина интуиция....

Малефисента распахнула дверь просторной квартиры в самом центре и бросила туфли на пол рядом с тумбочкой под телефоном. Туда же полетела шляпа, сумочка, безнадежно звякнувшая застежками, соприкоснувшимися с деревянным полом. Расстегивая платье, женщина прошла через две огромные комнаты, обставленные с таким дорогим вкусом и изыском, словно мир вокруг только что не пережил огромную войну, словно никогда и никто не погибал, словно все были счастливы. Платье осталось лежать в гостиной, а женщина уже сидела за туалетным столиком на высоком жестком пуфике, рассматривая свое роскошное выражение лица в зеркале. Слишком богато, слишком вычурно. Наверное, хорошо, что он не увидел всего этого. Она стирает салфеткой пошлую помаду, размазывая немного по лицу и теперь уже немного довольна своим отражением. Вытаскивает шпильки из прически, заставляя волосы прядь за прядью падать на спину, грудь, плечи. «Ведьма, поистине ведьма», думает она, тряхнув волосами и засмеявшись в голос. Какая-то бесовская, животная радость наполняла грудь Малефисенты, пыталась вырвать наружу. Этот век запомнит ведьму, этот век запомнит безумную фурию с хищным взглядом бледных глаз. Когда Стефан возвращается домой, она уже спит, намереваясь подняться как можно раньше, проводить его на работу и собраться для того, чтобы выйти на улицу и искать в отражениях витрин дорогих магазинов и высоких окон старинных кафе одно-единственное лицо. Засыпая и просыпаясь женщина ощущает себя девчонкой-школьницей, что уловила в толпе прохожих дивный образ и теперь мысленно соткала целое покрывало из того, что могло  оказаться их совместными воспоминаниями, их жизнью. Гонки за фантомом в военной форме.
Стефан удивлен ее лучезарному настроению, она даже целует его в щеку и сама варит кофе, позволяя горничной поспать подольше. Стефан счастливо улыбается ей, она счастливо улыбается образу в своих мыслях. Когда мужчина садится в машину и скрывается из виду, Малефисента распахивает шкаф, выбирая самое скромное, но изящное платье, поверх которого накидывает плащ. Пошла бы босиком, но это совершенно не в ее стиле и вкусе. Глупая, наивная малышка Малефисента еще не знает, на какие безумства она будет способна позднее, и к чему это все ее приведет.
У цветочника – как и планировала ранее вечером – Малефисента покупает небольшой букет из белых астр и идет с ними через весь только-только просыпающийся Нью-Йорк в сторону любимого в далеком детстве кафе во французском стиле. Сделать глоток кофе и понадеяться, что сегодня ее прогулка не останется без внимания.
Вот оно кафе. Клетчатый кафельный пол, отдельные части которого время превратило из белоснежных в мягко-серые, потемневшие от времени столики на витиеватых ножках и скрипучие стулья, которые слишком громко перемещаются в пространстве, если тянуть их по полу, а не поднимать над ним. Между столиками – перегородки с простыми витражами, дабы посетители не мешали один другому. Старые люстры из стекла от Тиффани и потемневшей от времени латуни. Приветливый хозяин, лично наливающий и подносящий кофе своим постоянным посетителям. Таким, как Малефисента, к примеру. Она кладет цветы на столик  улыбается, когда старик приносит ей чашку ароматного кофе и аккуратное пирожное, присаживается и поправляет рассыпавшиеся по плечам волосы.

Малефисента не сделала ни единого глотка кофе и не отломала ни единого кусочка принесенного угощения. Она продолжала сидеть и молча смотреть куда-то вперед, изредка отмечая проплывающих будто в тумане редких утренних пташек, что спешат кто на работу, а кто возвращается с ночного увлекательного путешествия по барам или ночным сборищам молодых дарований нового мира, любящих восклицать "Какой китч!" всякий раз, когда мимо проходит кто-то хотя бы немного одетый не по моде, или наоборот - выглядевший слишком, как все. Вот мимо проплыла девица в платье, сверкающим холодным, но дешевым блеском, расшитое наверняка собственноручно, но с претензией на дороговизну. Девица вскинула носик, распустила длинные белокурые - высветленные в ванной или на кухне - волосы, сверкнула уставшими и замученными глазами, всем своим видом показывая превосходство над остальными, а потом позорно подвернула ногу, одетую в непростительно высокий каблук. А вот идет не скрывающая своих мучений пожилая дама, пережившая, кажется, далеко не одну мировую войну. Она волочит за собой такого же старинного пса, что забавно хрюкает и старается поспевать за хозяйкой, она одета просто, но видно, что старческий маразм совершенно не повлиял на ее чувство вкуса. И ей Малефисента даже улыбнется, улыбаясь тем самым тому миру, в котором нет фальши, в котором нет ничего искусственного и каждая мысль, каждое слово и каждый жест наполнены только самым настоящим, самым лучшим, пусть и не всегда светлым и добрым.
"Он был наполнен чем-то настоящим, пусть и выглядел потерянно..", думает женщина, смакуя в голове воплощенный образ всего того, чего она никогда не обретет в жизни, того, что всегда будет ускользать сквозь пальцы. Женщина касается стебля одной из астр и думает о том, что хочет увидеть этого человека еще раз. Он должен увидеть ее, должен увидеть эту яркую белую вспышку на ее столике в старом французском кафе в самом центре молодого и прогрессивного Нью-Йорка.
И он приходит. Боги, он действительно приходит, время и пространство на самом деле вдруг подчиняются ее маленькому импровизированному магическому обряду. Привороту души того солдата, чей взгляд и облик навсегда приковал к себе мысли женщины. Она замечает его только тогда, когда боковое зрение улавливает замершую недалеко фигуру, поворачивает голову в его сторону и скользит спокойным взглядом по тонкой фигуре редкой специфической красоты, позволяя себе рассмотреть его при свете дня лучше, в относительно спокойной атмосфере. И пускай ей хочется встать, подойти к нему и прикоснуться пальцами, рукой, ладонью, чтобы понять, что это не отражение, что это не мираж и не игра ее фантазии с ее чувствами и восприятием. Пускай сердце пропускает удары, а она снова чувствует себя маленькой девочкой.
- Тебе нравятся мои цветы? - спрашивает Малефисента, переводя взгляд на астры, - По-моему, они просто отвратительны...

Малефисента следила за его движениями, не скрывая какого-то детского и наивного восхищения всем тем, что делал этот человек: как двигался и как безжалостно отправил букет свежих и белоснежно чистых цветов в помойку.
Он отличался от всего того, чем был с таким усердием наполнен ее мир, забывший о том, что только что была война, что по ночам на улицах скручивают людей, не согласных с доводами правительства о страшном чудовище, что лежит за океаном и зовет себя Советским Союзом. Он отличается от того мира, что остается в границах своего напитанного дорогим, но вычурным блеском драгоценных камней, режущего глаз света хрустальных люстр, бесконечного веселья, сопряженного с работой, оставляющей руки чистыми, но пятнающей совесть с той же силой, что грязь пачкает руки шахтера, а кровь - руки врача или солдата. Все, кто живет в мире, из которого пришла Малефисента не знают, что такое смотреть на кого-то и чувствовать, как сердце выделывает кульбит за кульбитом, как душа отращивает - пусть с трудом и кровью - огромные крылья, способные унести в небо. Малефисента видит его крылья, но она чувствует, что кто-то сидит на его плечах, вырывает перо за пером, скаля отвратительную пасть и болтая ножками, оканчивающимися если не копытами, то когтистыми лапами, царапающими его грудь, грозящими вырвать сердце.
"Не позволю...", женщина кидает на стол десять долларов и поднимается, подходя к мужчине со спины, положив худую руку ему на грудь, закрывая от кривых когтей чудовища, грозящего вырвать его крылья, его сердце и душу. И ей вдруг делается так хорошо, рядом с ним, словно она нашла, наконец-то, свое место, словно ее душа обрела ту свою половину, которую искала всю земную жизнь. Весь этот отрезок тысяч тысяч земных жизней, которые они провели вместе, перевоплощаясь из одной формы в другую, но оставаясь всегда вместе, защищая друг друга, спасая от неудержимо приближающегося падения в пропасть безумного одиночества.
- Малефисента. Теперь мое имя Малефисента, - говорит она негромко, надеясь, что все ее чувства точь-в-точь отражаются внутри мужчины. Женщина берет солдата за руку и обходит, рассматривая, проводит пальцами по шраму на виске, рассматривая его и чуть морщась, словно это ее собственный шрам, словно она чувствует, как пуля или осколок разрывают кожу на ее собственном лице.
- Его оставила война? - "Или его оставило все то, что ты прежде называл своей жизнью, но что было войной в отличном от общего смысле?", спрашивает ее взгляд.

Малефисента не могла уснуть всю ночь: жуткая летняя жара, светящая в щель между тяжелыми портьерами яркая полная луна, рисующая в воздухе белую дорожку, непозволительная близость чужого тела, тяжелое одеяло, вечерняя моральная усталость - они не давали Малефисенте спокойно спать. А итогом стало то, что около пяти часов утра женщина осторожно выбралась из кровати, ступая босыми ногами по неприлично теплому полу, направляясь к ванную. Внутри нее росло что-то странное и неясное пока, сотканное из раздражения, из готовой вырваться наружу ярости, из странной усталости, из желания вырваться ввысь, воспаряя над облаками, или опуститься на самое дно холодного темного моря. Она встала под ледяной душ, блаженно прикрывая глаза и расслабляясь, позволяя холоду разрывать себя на части, стоя до того самого момента, как зубы сами не начинают стучать - не подчиняясь воле хозяйки. И именно в эту секунду взгляд женщины падает на запотевшее зеркало и полочку под ним. Маленькие маникюрные ножнички сами оказываются зажатыми в тонких узловатых пальцах. Свобода, она хочет свободы, она хочет оставить все это гнилье и бессилие.
Было не больно - кожа достаточно остыла, да и вода всегда смягчает любое неприятное чувство. В место над лопаткой Малефисента всадила их не слишком глубоко, но ощутимо, медленно ведя металлическим инструментом снизу вверх. Бросила ножницы в раковину, упираясь руками в белые плитки ванной, сжимая пальцы в кулаки и наблюдая за тем, как в сток сползает тонкая дорожка розоватой воды. Чувствуя, как телу становится легче. Опасное развлечение, но спасительное. Тогда она поняла, почему богатые больше остальных склонны к самоубийству. Тогда она спала, как убитая, со счастливой улыбкой на лице, и очень расстроилась, когда проснулась - от того, что проснулась.

В тот день ей нужно было пойти к врачу и наложить швы, рассказать все Стефану, но вместо этого Малефисента отыскала в их аптечке в ваннной все необходимое. В ту ночь женщина сама залепила рану бинтом, обработав все спиртом. И в день, когда царапина превратилась в тонкий белый шрам, она пошла на благотворительный вечер, устроенный другом ее мужа.
Женщина не сводила взгляда со шрама мужчины и видела себя, видела то же самое одиночество, желание свободы, стремление наверх...или вниз. Она осторожно поправила его растрепанную челку, стряхнула с плеча мужчины какую-то пыль, провела пальцами по пуговицам пальто, как будто проверяя надежно ли пришиты пуговицы. Потому что это все настолько важно, что ей становится наплевать на каждую мелочь, из которых собирается этот образ.
- Идем... - Малефисента взяла его за руку и потянула подальше от кафе, куда-нибудь в центральный парк, где сегодня должна проходить благотворительная ярмарка, организованная обществом солдатских матерей, там они смогут спрятаться, "В толпе нас никто не найдет". Малефисента тянет его, идя спиной вперед. Она не боится наткнуться на что-то потому, что доверяет ему. А может потому, что знает эту дорогу наизусть.